одежду из отеля «Сити» и выглядящий повелителем, словно английский адмирал лорд Хей. Матросы почтительно и подобострастно полукругом стояли перед ним, в то время как сам капитан держал в своей руке судовые бумаги, одно за другим называя имена, и жирными банкнотами – красивыми с виду! – выплачивал им жалование.
У большинства оно было меньше десяти долларов, у нескольких – двадцать, и по два, и по тридцать долларов уходило к ним, в то время как у старого повара, благочестие которого оказалось прибыльным вследствие воздержания от дорогих излишеств большинства мореходов, и от того, что он не брал аванса, в результате оказалась приятная круглая сумма в семьдесят долларов.
Семь десятидолларовых банкнот, каждая из которых, как я вычислил в тот момент, равнялась сотне десятицентовиков, которая была равна одной тысяче центов, которые можно было снова как-то сгруппировать! Ведь он теперь владел состоянием в семьдесят тысяч американских «бейсбольных рукавиц». Всего лишь семьдесят долларов, в конце концов, но тогда и всегда мне казалось, что объявление количества в высокопарно сгруппированных мерках передаёт намного более полное понимание их величины, нежели маскировка их грандиозности в таком скоплении величин, как дублоны, соверены и доллары. Кому-то предпочтительнее состояние в 125 000 франков в Париже вместо всего лишь 5000 фунтов в Лондоне, хотя действительная величина обеих сумм в круглых числах одинаково симпатична.
Шаркая ногами и кланяясь так, как может кланяться только негр, старый повар вышел со своим состоянием, и я не сомневаюсь, что он сразу же инвестировал его в большой подземный устричный погреб.
Другие матросы после подсчёта своих наличных, очень тщательного, проверили подлинность банкнот и отсутствие у них загнутых уголков: в этом случае они потребовали бы замены, «поскольку их нельзя принимать, и нельзя обманывать ваших матросов, ведь они также знают свои права, по крайней мере, когда они становятся свободными после окончания путешествия». Матросы также попрощались и ушли, оставив Гарри и меня лицом к лицу с Генеральным казначеем военно-морских сил.
Мы стояли некоторое время, представляясь максимально вежливыми и с минуты на минуту ожидая услышать наши имена, но не услышали ни слова, в то время как капитан, отбросив в сторону свои счета, зажёг очень ароматную сигару, поднял утреннюю газету – я думаю, что это был «Геральд», – забросил свою ногу на подлокотник и погрузился в последние новости со всех частей земного шара.
Я посмотрел на Гарри, а он посмотрел на меня, и затем мы оба посмотрели на этого непостижимого капитана.
Наконец Гарри запнулся, и я шаркнул ногой, чтобы привлечь внимание.
Генеральный казначей поднял глаза.
«Ну, откуда вы? Кто вы, умоляю, скажите? И чего вы хотите? Стюард, покажите этим молодым господам выход».
«Я хочу свои деньги», – сказал Гарри.
«Моё жалование подлежит выплате», – сказал я.
Капитан рассмеялся. О! Он был чрезвычайно весел и, сделав длинную затяжку, отставил свою сигару и сидел, косо глядя на нас, разрешая дыму из его рта медленно извиваться и закручиваться.
«Забери, Господь, мою душу, молодые господа, вы удивляете меня. Ваши имена есть в Городском справочнике? У вас есть какие-либо рекомендательные письма, молодые господа?»
«Капитан Риг! – вскричал Гарри, разгневанный его наглостью. – Я говорю вам, в чём дело, капитан Риг, так не поступают – где деньги?»
«Капитан Риг, – добавил я, – вы разве не помните, что приблизительно четыре месяца назад мой друг г-н Джонс и я беседовали с вами как раз в этой каюте, тогда было оговорено, что я должен буду выйти на вашем судне и получать три доллара в месяц за свою службу? Ну, капитан Риг, я вышел с вами и вернулся, и теперь, сэр, я поблагодарю вас за моё жалование».
«Ах, да, я помню, – заявил капитан. – Г-н Джонс! Ха-ха! Я помню г-на Джонса: очень благородный джентльмен, и – постойте – вы ещё являетесь сыном богатого французского импортёра, и – позвольте мне вспомнить – не был ли ваш двоюродный дед парикмахером?»
«Нет!» – грохнул я.
«Ну, хорошо, молодой джентльмен, действительно, я прошу вашего прощения. Стюард, стулья для молодых господ – прошу садиться, молодые господа. И теперь, позвольте мне взглянуть, – переворачивая свои счета. – Гм, гм! Да, это здесь: Веллингборо Редберн, на ставке три доллара в месяц. Допустим, четыре месяца, получаем двенадцать долларов, минус три доллара в аванс в Ливерпуле – остаётся девять долларов, минус три молотка и два скребка, выброшенных за борт, – что приводит к четырём долларам с четвертью. Я должен вам четыре с четвертью доллара, не так ли, молодой джентльмен?»
«Вроде так, сэр», – пристально глядя, сказал я.
«И теперь позвольте мне взглянуть на то, что вы должны мне, и затем хорошо бы суметь соотнести величины, господин Редберн».
«Должен ему! – подумал я. – Что я должен ему, кроме недовольства?» – но я скрыл своё негодование, и тут он сказал: «Сбежав с судна в Ливерпуле, вы потеряли свою заработную плату, которая составляет двенадцать долларов, и так как там вам был выдан аванс деньгами, то вкупе с молотками и скребками получаем семь долларов и семьдесят пять центов, и поэтому вы обязаны мне как раз эту сумму. Теперь, молодой джентльмен, я поблагодарю вас за деньги», – и он протянул через стол открытую ладонь.
«Мне ему подать?» – прошептал Гарри.
Я был ошеломлён большей частью этого непредвиденного заявления о состоянии моих расчётов с капитаном Ригом и начал понимать, почему он до настоящего времени игнорировал моё отсутствие на судне, когда Гарри и я были в Лондоне. Но одноминутное размышление показало, что я не мог помочь самому себе, таким образом, я сказал ему, что он имеет право возбуждать свой иск, поскольку я банкрот и не могу заплатить ему, и развернулся, чтобы выйти.
Здесь и сейчас этот человек, по сути, отправлял бедного парня по течению без медяка в кармане после того, как тот отработал как раб на борту его судна более четырёх ужасных месяцев. Но капитан Риг был бакалавром дорогих привычек и задолжал по большим винным счетам в отеле «Сити». Он не мог позволить себе быть щедрым. Благослови, Господь, его ужины.
«Г-н Болтон, насколько мне верится, – заявил капитан, теперь уже вежливо раскланиваясь перед Гарри. – Г-н Болтон, вы так же отправились за три доллара в месяц: и у вас был аванс за один месяц в Ливерпуле, и от дока до дока мы имеем приблизительно полтора месяца, таким образом, я должен вам всего полтора доллара, г-н Болтон, и вот они», – вручил ему шесть двухшиллинговых монет.
«И это, – сказал Гарри с отчаянием, – это вознаграждение за мою долгую и верную службу!»
Затем, презрительно бросив серебро на стол, он воскликнул: «Здесь, капитан Риг, вы можете держать свое олово! Оно было в вашем кошельке, и потому я жажду сохранить его там же. Доброго утра, сэр».
«Доброго утра, молодые господа, умоляю, обращайтесь снова», – заявил капитан, холодно укладывая монеты в мешочки. Его вежливость, пока он был в порту, была непоколебима.
Оставляя каюту, я выразил протест Гарри за его безрассудство и презрение к его жалованию, пусть даже и маленькому, я попросил его помнить о его положении и намекнул, что каждый недополученный им пенс мог бы оказаться для него драгоценным. Но он только фыркал и больше ничего.
Затем мы нашли матросов, собравшихся на палубе бака и занятых каким-то серьёзным обсуждением, в то время как несколько тележек на причале, нагруженных их поклажей, находились в тот момент в процессе отправки в направлении пансионов в жилой части города. По взглядам наших товарищей по плаванию я весьма явно видел, что их, должно быть, занимала некая проказа и способ, которым её можно будет осуществить.
Теперь, хотя капитан Риг конкретно не был виновен перед матросами ни в каком нарушении закона, всё же тысячи маленьких подлостей – такие, как косвенное уменьшение их порций хлеба и говядины и предание забвению и замалчиванию этот предмет, – такими
